— Все хозяйство отдам тебе, как прибудем домой!..
Все, как сговорившись, упали перед Звенигорой на колени. Звенигора оторопел. Растерянно взглянул на спахию.
— Что это они? — спросил тот.
— Просят, чтобы выкупил их.
— Ну, и что же ты решил? — усмехнулся спахия. — Видишь, какой товар? Не хочешь покупать? Для меня они — лишние рты. Не в коня корм… А работы с них — черта с два! В пору вешать или топить, проклятых!.. Но не рассчитывай, что продам дёшево. Вижу, они тебе для чего-то нужны…
Невольники, очевидно, улавливали, о чем идёт речь, так как, услыхав последние слова хозяина, взмолились:
— Выкупи нас, добрый человек! Выкупи!..
— Нестора все равно не найдёшь, а мы тоже христиане, земляки…
— Сынок, сжалься над нами! Имей доброе сердце! Мы отдадим тебе твои деньги, когда возвратимся домой!..
Звенигора с ужасом смотрел на умоляющие глаза, на сухие, натруженные руки, на длинные седые бороды. И в нем боролись жалость к этим обездоленным и чувство долга перед кошевым. Невольников всюду много — всех не выкупишь. А что скажет Серко, когда узнает, что деньги истрачены не по назначению, а на каких-то чужих немощных людей?
Однако, чувство жалости пересилило. «Не везти же деньги домой. Лучше купить свободу этим бедолагам».
— Сколько возьмёшь за них, ага?
Турок перестал морщиться, словно от зубной боли. В его глазах блеснули огоньки.
— За всех пятьсот польских злотых.
— Это дорого. Двести. И ни куруша больше!
Звенигора прикинул, что, даже заплатив пятьсот, у него ещё останется столько, что хватит при случае выкупить и Нестора.
— Дела не будет! — упёрся спахия. — Ты хочешь обмануть меня, гяур!
— Как могу я тебя обмануть? Разве на базаре за эти скелеты больше дадут?
— Уж если ты покупаешь, то, наверно, рассчитываешь на барыш?
— А как же, конечно, рассчитываю. Потому и не дам больше.
— Ну, четыреста должен дать.
— Двести пятьдесят. Это моё последнее слово.
— Ты меня грабишь, собака неверная! — выкрикнул спахия, но без злости. Через припухшие веки смотрели хитрые карие глазки. — Ладно, давай!
— Пиши купчую и бумагу об освобождении.
Через час спахия вручил бумаги, а Звенигора отсчитал ему деньги. Сторож открыл замки кандалов, и невольники со слезами радости бросились к своему избавителю. Каждый старался обнять его, поцеловать руку. Черноглазый дед прижал руку Звенигоры к своей груди.
— Сынок, — прошептал он, всхлипывая, — теперь для Ивана Крука ты самый родной человек… Будешь в Чигирине — не обойди мою хату…
— А я из Корсуня…
— Я из Брацлава…
Каждый наперебой приглашал к себе. И Звенигора с горечью подумал, что дорога домой и для них и для него ещё ой какая далёкая! Не мало встретится на ней и явных и неведомых опасностей. И кто знает, когда они достигнут своей родной пристани, своего родного уголка земли…
Выведя дедов из села, Звенигора отдал им бумаги и сказал:
— Бывайте здоровы, земляки! Пусть вам путь счастливый стелется! Идите прямо через Планину на Валахию. А там — на Запорожье. Передайте кошевому, что турки войну готовят. Пусть наши начеку будут.
Старики упали на колени. Крук схватил руку казака, поцеловал.
— Пусть во всем у тебя будет удача, сынок! Береги себя!
Расчувствовавшийся Звенигора еле вырвался из горячих объятий, схватил Марийку за руку и зашагал прочь. А деды, опьяневшие от счастья, ещё долго стояли на вершине и смотрели вслед покрасневшими от слез глазами.
Поздно вечером Звенигора и Марийка увидели с горы море. До него было ещё далеко, но под лунным светом оно мерцало тысячами загадочных огоньков и, словно живое, быстро приближалось им навстречу. Они ускорили шаг. Из-под ног вздымалась холодная дорожная пыль, скрипела на зубах. С моря подул прохладный ветерок, остудил распалённые за день тела.
Найдя еле заметную тропинку в камышах, они свернули к речке.
— Пан Мартын! Где ты? — приглушённо окликнул Звенигора.
Ответа не было. Они поспешили вперёд. Под ногами зашуршал сухой прошлогодний камыш. С кряканьем взлетела перепуганная утка.
— Пан Мартын!..
Они выбежали на то место, где оставили лодку. Перед ними расстилалась бесконечная гладь серебристой воды. Тишина. Ни души… Где же Спыхальский? Звенигора оглянулся вокруг. Густой камыш, что утром упирался в небо, теперь лежал прибитый, истоптанный, будто здесь пронёсся табун коней. У берега из воды виднелась полузатопленная лодка. Поблизости из ила торчало сломанное весло.
— Пан Мартын!.. — в отчаянии крикнул Звенигора, поняв, что произошло какое-то несчастье.
В ответ прокричала только ночная птица. И снова наступила тревожная, гнетущая тишина.
5
Златка сидела напротив окна. Личико вытянулось, исхудало, но от этого казалось ещё нежнее и красивее. Печальные темно-синие глаза внимательно вглядывались сквозь маленькое стекло оконца. Всеми мыслями девушка уносилась в море, где, возможно, в это самое время Звенигора рассекал вёслами воду, торопясь к ней.
Удивительные вещи случаются на свете. Арсен и она почти не разговаривали. Не говорили о своих чувствах. Но оба знали, как крепко любят друг друга. Молчаливое объяснение взглядов сказало им больше, чем тысячи слов. И они бережно таили свои чувства, зная, что никакие слова не в состоянии усилить их.
Девушка машинально отправляла в рот кусочки солоноватой брынзы и мысленно представляла закованного в цепи невольника над побеждённым барсом. Обросший, грязный, окровавленный… Но не это запало ей в сердце. Её удивил сам подвиг. Она поняла, что барс не случайно оказался во дворе, что его загодя готовили к поединку с невольником. А ещё больше её поразил взгляд незнакомца: в нем было и удивление, и восхищение, и смущение, граничащее со стыдом. Ещё никто так не смотрел на неё. Она выросла в мрачном замке, среди нянек и жён Гамида, почти не видела юношей, а тем более таких храбрецов, о которых так интересно рассказывалось в песнях и сказках. Вдруг появляется мужественный юнак — даром что невольник! — и спасает её от страшных когтей дикого зверя! Она была безмерно благодарна казаку и старалась хоть чем-нибудь помочь в его безрадостной жизни. Думала о нем долгими вечерами. Из этих чувств и мыслей, очевидно, и выросла её первая любовь…
Где же он теперь? Прошло уже четыре дня. А дед Момчил ждал их ещё вечером третьего дня.
Неожиданно до её слуха донёсся глухой топот конских копыт. Она растерянно взглянула на Момчила, Яцько. Встала.
— Вы слышите?
Момчил вскочил с лавки. Он тоже услышал, как к хижине приближался конный отряд. Это мог быть только разъезд янычар. Что им здесь надо?
— Яцько, айда из хижины! Спрячься так, чтобы тебя не заметили, — подтолкнул он паренька в плечо, а Якубу и Златке махнул рукой, чтоб оставались на месте. — Вы турки, вас не тронут!
